Светиться яркоЕсли посмотреть на ночную сторону Земли из космоса, человеческая цивилизация будет заметна только благодаря искусственному освещению. «Светлана-Оптоэлектроника» занимается именно светом. Отследить базовые потребности, разработать продукт лучше существующих аналогов, производить его в массовых масштабах — для успешного бизнеса идея универсальная.
Как получилось, что в бурные девяностые вы все-таки продолжили, по сути, работать по специальности, а не начали, как все, продавать компьютеры? От них ведь, как известно, и до собственного банка недалеко... Это была наша главная ошибка (смеется). То, что мы решили специальность не менять, хотя соблазнов было очень много. Но некоторые ошибки все-таки дают и положительные результаты. Мы действительно прошли достаточно долгий и тяжелый путь до того момента, когда начали чувствовать себя увереннее и спокойнее, хотя, конечно, возможностей заняться коммерцией было достаточно. Это сейчас бизнес — интересное понятие, а в то время так называлась любая купля-продажа. История сегодняшней «Светланы-Оптоэлектроники» относится к самому началу российского бизнеса — 1992–1993 годам. Тогда было создано малое предприятие, которое называлось «ИРСЭТЦентр», — оно существует и сейчас, являясь основным акционером «Светланы-Оптоэлектроники». И вы совершенно правильно заметили, основная черта людей, которые собрались в тогдашнем «ИРСЭТе», — желание работать по специальности. Хотя я, если можно так выразиться, — человек без специализации. В разработческих подразделениях я в основном был начальником: работал главным технологом на «Электронприборе», руководил технологическими отделами на других предприятиях. В общем, разным начальником был. Поэтому моими профессиональными задачами всегда были и остаются не разработка, а выбор стратегических направлений развития, тактических путей реализации, работа с людьми: пытаться зажечь их теми идеями, которые возникают. То есть вы изначально были больше менеджером, чем технологом? В общем, да. Но фокус «ИРСЭТ-Центра» на оптоэлектронике — это было совершенно осознанное решение. Во-первых, мы знали эту тему. Во-вторых, уже в то время появились некоторые идеи, которые сегодня превратили оптоэлектронику в наиболее быстро развивающуюся область рынка электроники, в бурно растущий бизнес. Речь идет об области, которая связана с мощными полупроводниковыми источниками света и которая сформировалась буквально в течение последних десяти лет — из идей и экспериментов она перешла на поле крупного, даже очень крупного бизнеса. А какой у вас оборот сегодня? Пока не очень большой. По этому году — примерно 10 миллионов долларов. Но здесь важнее обратить внимание на динамику — по отношению к предыдущему в этом году мы объемы практически удвоили. За счет чего идет основная прибыль? Производство. Изначально в «ИРСЭТе» нас было пять человек, и в области оптоэлектроники мы начинали со сравнительно простых источников света, которыми занимались и до этого. Мы начали работать на заводы, которые обеспечивали телевизионное производство. Это, понятно, быстро закончилось, когда телевизоры перестали делать, и мы вынуждены были выйти на конечный рынок, рынок приборов, опять-таки на основе светодиодов и фотоприемников. Сегодня в плане производства более 50 типов изделий — все это только приборы оптоэлектроники, но они включают в себя и оптоэлектронные датчики, и источники света, и линейки, и матрицы — все, что лежит в этой области. А конкретнее? Что более всего востребовано рынком? Например — светофоры. Пожарные датчики — это огромный, массовый рынок. Новая тема — различного рода светодиодные линейки. Я возьму простой пример — ландшафтное или дизайнерское освещение. Этот рынок есть, он формируется. Сегодня, по нашим оценкам, в России этот рынок составляет порядка 15 миллионов долларов, и вполне можно получить 30–40%. При этом он интересен не только своими ценовыми характеристиками — этот рынок не очень велик, но и не мал. Он интересен тем, что на нем очень наглядно реализуется преимущество полупроводниковых источников света по сравнению с традиционными. Вообще говоря, мы предлагаем другое изделие с соответствующими потребительскими свойствами, но одновременно с этим ряд наших изделий находят те применения, которых предшественники не имели. То, что было невозможно делать с лампочками, можно делать со светодиодами. Таким образом, здесь сразу же получается и ценовой, и качественный выигрыш. Соответственно, это новые области, куда идут наши разработки, и под эти области проектируются уже конкретные изделия. Иногда разработка изделий идет за счет собственных идей, особенно на первых порах. Дальше, после того, как изделия начинают покупаться, — только успевай отслеживать, как реагирует рынок, и модернизировать продукт. Разрабатывать надо очень быстро, готовить к производству надо очень быстро и быстро ставить на серию — если у тебя люди просят, условно говоря, 10 тысяч каких-то приборов, а ты им говоришь: «Я вам эти 10 тысяч дам через полгода, а сейчас берите по 200 штук в месяц», то все, разговор уже становится несерьезным, дальше разговаривать не о чем. Насколько я понимаю, все это не очень наукоемкое производство? Я хочу понять: то, что вы делали тогда, и то, что делаете сейчас, — это некое инновационное предложение или достаточно простые вещи, у которых существуют аналоги — просто у вас в руках оказалась своя технология, отработанная, скажем, еще в советское время? Нет, каких-то советских технологий, которые можно было просто взять и пользоваться, у нас, к сожалению, не было. Мы сработали как бы на стыке знаний. Существовал, например, востребованный прибор, потребность в котором постоянно росла: пожарный датчик. Поколение изотопных датчиков в то время как раз окончило срок жизни, и требовалась замена «опасных» изотопных датчиков на новые. Мы предложили свое, оптоэлектронное решение. При этом в нашем приборе мы действительно свели воедино несколько красивых идей — применили достаточно продвинутую технологию поверхностного монтажа (кстати, первыми в своей области); чувствительный элемент датчика, который реагирует на дым, запатентован; использовали оригинальное фотоприемное устройство. До нас такие устройства никто — ни в нашей стране, ни в мире — в таких приборах не применял; но поскольку идея была принесена из другой области, в частности из области военных применений, то говорить, что в нашем приборе сидит какое-то сверх-ноу-хау, нельзя. С одной стороны, мы по капелькам собрали в приборе вроде бы не очень сложные вещи (во всяком случае, такими они кажутся сейчас), с другой стороны, до нас никто их собрать не смог. В итоге получился прибор, у которого было два серьезных преимущества перед аналогами. Первое — этот прибор работал надежно. Что значит надежность работы такого прибора? Он должен срабатывать тогда, когда есть опасность, но он не должен давать ложных срабатываний. А второе — и это было крайне нетипично для тогдашней российской промышленности — конструируя приборы, строя идеологию и политику фирмы, мы прежде всего ориентировались на то, что будем вести крупное производство, что мы работаем не для того, чтобы делать образцы, а для того, чтобы делать много. Вот, я считаю, два момента, которые, в общем, были фундаментом дальнейшего развития фирмы. Это логично — для того чтобы максимально заработать с идеи, ее нужно сделать массовой. Абсолютно верно. Из более чем полутысячи сотрудников нашей компании около 150 — инженеры. Чем они занимаются? Разумеется, разработками приборов; но если говорить о технологиях, то это именно технологии серийного производства. Вообще, к производственным технологиям в нашем Советском Союзе, в России всегда было крайне пренебрежительное отношение: большие ученые считают, что им здесь нечего делать, тут, мол, все научные проблемы решены, а вопрос о том, чтобы прибор стоил не четыре доллара, а пять центов, — это не вопрос большой науки. Это не так, совсем не так. Четыре доллара, превратившиеся в пять центов, — это реальный порядок цифр? Это совершенно реальные цифры. Диод, который вы держите в руках, два года назад стоил около двух долларов, сегодня он стоит примерно 30 центов — в большой степени именно за счет оптимизации технологии. Зачастую то, что идет в серию, очень мало похоже на то, что разработчики приносят изначально. А вы занимаетесь разработками не для себя? Нет. Все в дом? Я просто не знаю в нашей стране предприятия, которое могло бы заказать разработку, имея в виду собственное производство. Не обязательно в нашей стране. У нас были серьезные переговоры, например с Samsung. Дело в том, что мы сумели запатентовать наши технические решения в области белых светодиодов. Интерес к этому патенту, как только мы его получили, проявил Samsung, но разговор быстро прекратился: мы не захотели отдавать патент, не оставляя себе производство, — а им свой патент и наше производство не нужны. Им нужно и то, и другое. Поэтому мы не договорились — без производства это все разовая сделка. Разовые сделки неинтересны. Интересен системно развивающийся бизнес. Российские инновационные компании, тем более те, которые владеют производством и имеют интересный патентный пакет, — очень вкусная добыча для крупных корпораций типа той же Samsung. Собираетесь ли вы продаваться — в долгосрочной перспективе? Ну, желание продаться — в генах каждого человека; это вопрос из разряда: «А есть ли в Париже порядочные женщины?» Дело в том, что российская электроника имеет определенный и устойчивый имидж за рубежом. Какой? Резко отрицательный. Это аксиома: советские микросхемы — самые большие микросхемы в мире, вы понимаете. Поэтому в области электроники, а особенно производства электроники, с Россией никто серьезно дела иметь пока не хочет. Пытаются купить за бесценок идеи отдельных ученых. Это, в общем, долгое время удавалось, но что касается желания делать электронные производства в России или как-то с этим делом связываться — его нет. Вообще говоря, одним из наших самых главных желаний является преодоление этой рабской психологии: Siemens, мол, Samsung — это да, а мы — маленькие, слабенькие, куда нам... Необходимо выводить на внешний рынок именно свою, российскую марку. При этом интерес к продукции, которую мы осваиваем, существует, и весьма серьезный. Мы много работали с немецкими компаниями — у нас есть официальный дистрибьютор в Германии, который продает наши приборы. Под его маркой наши оптоэлектронные датчики для системы безопасности автомобиля проходили тестирование на таких серьезных автомобилях, как «ауди» — и нам об этом много раз сообщалось. Но когда автомобильные компании говорят: «Все хорошо, поехали смотреть производство», а им отвечают: «Отлично, едем в Россию», — все переговоры тут же прекращаются. Сразу же, как только приходится раскрывать наше имя. Дело здесь вот в чем: да, они видят прибор, да, они видят, что по характеристикам он даже лучше, чем аналоги, представленные теми же немцами или японцами, — но речь ведь идет о том, что дальше этот прибор должен использоваться на конвейере автомобильного завода. А сегодня ни один человек в мире, который отвечает за производство на автомобильном заводе, с российской электроникой дела иметь не будет. Я говорю, конечно, о своей области и о своем опыте. Я знаю, что есть и иные ситуации, в области кремниевых микросхем, к примеру. Тогда каковы ваши шаги для достижения своей мечты по изменению имиджа российской электроники? Это даже не мечта, а задача, притом одна из основных: выйти на внешний рынок под собственным именем с собственными приборами и пытаться доказать, что мы не такие, как нас представляют. Нас долго били с нашими приборами, когда мы пытались выходить на Запад, так что у нас есть опыт — мы понимаем, что это далеко не случайный процесс. Здесь очень важно выбрать рынки. Если мы говорим об автомобильной промышленности, то пока это пустое дело. Для того чтобы крупный серийный производитель согласился иметь дело с российским поставщиком, он должен прочувствовать его до конца. Для этого, на мой взгляд, нужно удовлетворять двум условиям. Первое: ты должен находиться на рынке в своей области в родной стране и быть устойчивым поставщиком. И второе: ты должен быть и на западном рынке — там, где ты хочешь попасть на конвейер, — в каком-то смежном секторе. Поэтому мы сегодня сориентировались идти на рынки наружной рекламы, торцевых, дизайнерских подсветок — то есть на те рынки, которые, с одной стороны, имеют большую номенклатуру изделий, а с другой стороны, не так ответственны, как конвейер автомобильного завода. Сначала нужно закрепиться у себя в стране, и для этого мы уже многое сделали. Мы сами уже становимся той компанией, которая хочет и будет заниматься малыми предприятиями. То есть теперь вы будете развивать другие компании? Совершенно верно, мы становимся инвестором для малых компаний. Во-первых, мы хорошо знаем этот бизнес, а во-вторых, то, что сегодня делается для развития малого бизнеса, — это очень серьезная стратегическая линия для таких компаний, как наша. Существует ряд серьезнейших научных тем, которые просто необходимо разрабатывать для того, чтобы мы имели перспективу развития, чтобы мы решали не сегодняшние задачи, а завтрашние. Для этого мы выступили инициаторами создания ряда малых предприятий — для того, чтобы они вели рисковые исследования и разработки в области источников света. Им помогают и фонды, в частности фонд Бортника, Российский фонд технологического развития, которые в свое время внесли свой вклад в становление «ИРСЭТа». Какова степень участия «Светланы-Оптоэлектроники» в этих компаниях? Они, по сути, ваши дочерние фирмы? Нет, потому что дочерние фирмы — это когда больше 50%. Как правило, мы не стремимся к контролю. Малые компании должны чувствовать свою свободу: в неволе хорошие идеи не размножаются. Соответственно, мы имеем там всего от 15% до 20% акций, но зато говорим: «Если вы разработаете то, что мы просим, вы, ребята, на всю жизнь будете обеспечены тем, что попадете в серийное производство». Как намечаются направления разработки? Расскажите о лампочке Иткинсона .
У нас есть специалисты, которые анализируют новые достижения, появляющиеся в мире. К примеру, сегодня очень модна тема нитридной электроники, на эту тему выходит множество публикаций. Я сам много времени трачу на то, чтобы быть в курсе новых научных идей, как они в мире реализуются — это, в общем, занимает весьма существенную долю моего времени. Вообще, малые компании, в которых мы участвуем, можно разделить на две группы, отражающие два направления наших потребностей. Одна группа компаний проводит исследования в области физики полупроводников. В частности, это касается новых полупроводниковых и новых подложечных материалов для источников света. Компании, которые ведут исследования в этих направлениях, есть, и мы их поддерживаем — не только и, может быть, даже не столько деньгами, сколько площадями, инфраструктурой, даем им возможность работать, апробируем результаты, ставим перед ними задачи. Самое главное — мы строим производства, рассчитывая на то, что через год-два будет отдача. В этой группе созданы четыре компании, но, я повторюсь, финансирование они получают из разных источников — одна компания, к примеру, сотрудничает с американскими партнерами. Другая группа компаний необходима нам для выхода на внешние рынки — под эти рынки мы уже и людей подбираем, и они уже работают со специалистами. Работа этой группы также связана с тем, что рынок источников света — очень тяжелый. Если на Западе компаний, которые быстро и легко адаптируют разработки в этой области по конкретному направлению, — тысячи, то у нас их очень немного. Поскольку в сам источник света заложены большие затраты — это серьезная наука, дорогое оборудование и инженерная инфраструктура, специальные площади и так далее, — то линейка, которая есть в «Светлане-Оптоэлектронике», основывается на определенных базовых конструкторских и технологических решениях. Соответственно, нам нужно, чтобы на рынке было много разных предприятий, которые умеют использовать эти базовые модули в различных областях светотехники: это навигация, это дорожное и железнодорожное движение, автомобили, реклама, мебельная светотехника и так далее. В этой области примерно по той же схеме мы также создали несколько малых предприятий. Здесь тоже есть наука, тоже есть ноу-хау — скорее, в области управления источниками света, в области инженерного проектирования, но это тоже серьезная работа, потому что опять-таки мало сделать прибор, его надо сделать дешево и надежно. И еще сделать так, чтобы он был востребован. Да, совершенно верно. Если первая группа предприятий, по сути, получает исходные данные от нас и у них, в общем-то, нет задач работы с рынком, то вторая, несомненно, имеет более тесную связь c потребителем. Какие у вас планы в отношении этих компаний? Планируете ли вы дальнейшее их поглощение — для того, чтобы собрать в своем портфеле все разработки? Да, безусловно. Они для того и созданы, чтобы их разработки пошли у нас на производстве. А насколько эффективны российские разработчики? Бытует мнение, что зарубежный разработчик богаче и мощнее, российский — беднее, но зато умнее. В чем ум будем оценивать? В эйнштейнах? Судя по нашему кругу общения, американские и японские специалисты — очень, очень квалифицированные, воспитанные и образованные, но я не могу сказать, что они умнее наших инженеров. Насчет корейских компаний точно могу сказать, что наши специалисты — уровнем выше. Что касается изобретательности, то тут преимущество, безусловно, на нашей стороне. Мы иногда придумываем, как сделать что-то похожее на западное, таким образом, в направлении которого они даже думать не могут: им не надо, а нам надо. Вообще, общение дает очень многое. Взаимодействие последних лет имело определенный перекос: бизнес-школы, бизнес-тренинги, бизнес-программы — а профессионального инженерного общения было очень мало, и сейчас этого сильно недостает. К нам с удовольствием ездят, и мы с удовольствием ездим. При этом с нами общаются уже далеко не стартаповские компании — это компании, которые готовят серийное производство в наших областях, и мы, в общем, работаем с ними на партнерских началах. Им интересно, что мы делаем и как, нам интересно, что они делают. Мы пытаемся строить кооперацию. Этот процесс идет. Вы каким-то образом поддерживаете в учебных заведениях интересные для себя специальности? Мы пытались работать с вузовской наукой, но — я, конечно, говорю только про нашу область, — к сожалению, сегодня вузовская наука современных предложений дать нам не может. То, что нам предлагают, — это какие-то паллиативы того, что в мире давно существует. Мне проще купить прибор за 10 тысяч евро, чем ждать, пока они за год разработают такой же. Каких-то особо интересных решений вузовская наука предложить не может — у нее просто нет технологической базы, а обзорные вещи, конечно, интересны, но до какой-то степени. А вот подготовка специалистов — над этим мы работаем. Тут есть разные механизмы, они сейчас прорабатываются. Молодые специалисты нам, безусловно, нужны. Это одна из задач отдела по работе с персоналом. Какие средства — в общем масштабе — вы вкладываете в разработки? В этом году заканчивается крупный проект, связанный с разработкой белых светодиодов, который охватывает все этапы, начиная от получения полупроводникового материала и кончая уже сборкой конечных приборов. Кредит, который мы получили под этот проект в Российском фонде технологического развития, практически соизмерим с нашим годовым оборотом. То есть порядка $10 миллионов? Да, и как раз в декабре мы завершили весь комплекс работ, связанных как с разработкой, так и с подготовкой к производству, — построили и подготовили помещение, оборудовали цеха по выращиванию полупроводниковых материалов и по производству чипов. Это вложение в очень модное и действительно перспективное направление, которое крайне важно начать реализовывать практически. Вот, например, посмотрите. Это не лампочка, здесь стоит полупроводниковый кристалл, который излучает свет. Светится ярко. Да, светится ярко. Но это игрушка, а сегодня на основе таких источников света мы уже делаем мощные осветительные приборы. Буквально на прошлой неделе в Штатах была конференция, посвященная этой теме. Один из наших консультантов был на этой конференции. Цифры, которые там назывались — в области белых источников света, — примерно 15 миллиардов долларов объем производства на 2007-й год, и прогноз идет до 2020 года. Есть куда стремиться. Автор: Илья Пасак |
